Темой для своей работы я выбрала один из
эпизодов конфликта в Северной Ирландии, получивший художественную адаптацию в
фильме «Голод», - события в тюрьме «Мэйз» и историю Бобби Сэндса.
Кино-интерпретация реальных исторических
событий связанных с военными конфликтами, как правило, не бывает непредвзятой и
зачастую разделяет зрителей как минимум на два лагеря – тех, кто согласен, что
протагонисты и антагонисты определены создателями верно, и тех, чьи
патриотические чувства задеты выбором антагонистов. Но встречается также
военное кино, назову его кантианским, в котором нет места «плохим» и «хорошим»,
правым и неправым, а есть лишь агностическая неопределенность, которая дает
пищу для размышления о куда более серьезных вещах, чем «кто прав, а кто
виноват». Фильм «Голод» один из таких, с первых кадров он призывает зрителя
созерцать происходящее, окунувшись в напряженную атмосферу города, разрываемого
религиозной и политической нетерпимостью, вглядываясь в лица людей, вовлеченных
в этот хаос.
События в картине разворачиваются нарочито
неторопливо: мы переносимся в Северную Ирландию 1981-го года и видим начало
рабочего дня тюремного надзирателя, который прощается с семьей, совершает свои
обычные ритуалы, стараясь замедлить ход времени и отсрочить момент, когда
придется войти в стены, сотрясаемые жестокостью и отчаянием. Заключенные –
ирландские католики-республиканцы, требуют вернуть им статус политических,
дающий право на некоторые привилегии, в борьбе за свои права они искореняют в
себе все человечное, начиная с инстинкта самосохранения, они создают самим себе
условия не пригодные для жизни, если можно таковой считать жизнь в неволе.
Вакханалия разрушения человечности, царит не только в стенах тюрьмы, ей
проникнут дух всей спорной территории, она не минует и место, где старики хотят
в покое дожить свои дни – в доме престарелых на глазах у матери боевики ИРА
убивают надзирателя. Далее перед зрителем возникает фигура Бобби Сэндса –
идейного вдохновителя заключительного этапа самоуничижения – голодовки. Самая
длительная сцена в фильме посвящена беседе Бобби с католическим священником, он
не отвечает на вопросы о том, почему для него так важно то, что произойдет
после его смерти, и что будет с его сыном. Сэндс уже принял решение, и
умозрительные «вещи в себе» стали для него даже не важнее, а единственно
важными в последние дни его жизни, чем все, что он когда-то чувствовал, любил,
переживал. В финале Бобби медленно угасает, как растение без воды, лишенный
эмоций и чувств, но пробудивший их в окружающих, тех, кому еще недавно глаза
застилала пелена жестокости, готовых избить его до полусмерти за неподчинение,
а перед лицом неотвратимого узревших человека в том, кто добровольно отказался
им быть.
Историю, показанную в «Голоде», можно
подытожить словами одного из персонажей, католического священника: «Важнее всего свобода, но ты не ценишь жизнь,
Бобби. Вы, люди, уже не знаете, что такое жизнь». Свобода и жизнь – две
составляющие реализации земного присутствия человека, но что происходит, если
исключить одну из них? Для религиозного человека, христианина, конец жизненного
пути символизирует вызволение бессмертного духа из временной телесной оболочки,
а поскольку субстанцией духа является свобода[1],
можно ли говорить о том, что, только лишившись оков, дух сможет обрести свой
кайрос? Тем не менее, глубоко религиозный католик Бобби Сэндс не может ответить
на вопрос, что же произойдет после его жизни, видимо осознавая, что вердикт на
суде Божием не будет благосклонен – насильники над собой попадают в ад. Следовательно,
мы не можем говорить ни о счастливой полноте безвременья, ни о вечной свободе
духа, и это значит, что истинной ценностью обладает только реальное,
объективное – жизнь.
События картины берут начало в далеком XII веке, когда Ольстер был формально
подчинен британской короне, с течением времени англичане упрочивали свои позиции
на ирландской земле, расширяя сферу влияния прямо пропорционально снижению
уровня жизни коренного населения. Искусственно создаваемые трудности,
отягощенные религиозными распрями, легли в основу исторической памяти
ирландского народа, которая, в свою очередь, стала фитилем пороховой бочки. Под
пороховой бочкой я понимаю «объемлющую ценность», о которой писал Вильгельм
Дильтей: «Любая такая система культуры,
реализующая некоторое свершение, осуществляет в себе определенную ценность,
которую разделяют все те, кто устремлен к этому свершению. То, в чем нуждается
только один и что он, тем не менее, никогда не может осуществить, он получает в
свершении целого - в созданной общими усилиями объемлющей ценности, в которой
он может участвовать»[2].
Применимо к Ирландии, попытки создания данной ценности – объединенного государства,
растянулись на века, теряя интерес многих из тех, кто был в них вовлечен, когда
разделение одной общей идеи раскололось на ряд побочных идей, создавая, тем
самым, горючее наполнение сосуда.
Наиболее «острым» компонентом стали
ирландские националисты, тут можно согласиться со словами литературного
персонажа: «В подоплеке национализма
всегда лежат интересы тех или иных групп населения, связанных с делом, или,
используя марксистскую фразеологию, — с производством. Когда я сам произвожу
что-то, я чувствую себя по-одному. Но когда появляется
конкурент, я себя чувствую по-иному»[3].
Остается добавить, что жесткие методы конкурента вывели антагонизм, сложившийся
между сторонами конфликта, на уровень, о котором, вероятно, ни Кант, ни природа
не помышляли. Чувствовать себя «по-иному» в мировоззрении главного героя
«Голода» и тех, кого он вел за собой, − это перестать чувствовать вообще, так
как без чувств проще всего расставаться с самым дорогим, потеряв всякую надежду
на альтернативы.
Пожалуй, единственной альтернативой для
заключенных в тюрьме «Мэйз» могла бы стать вера – вера, освобожденная от оков
религии, давно уже успевшей стать пешкой в войне. Однако и вера к тому времени
перестала быть естеством свободного духа, Бобби Сэндс предпочел конвертировать
ее в принципы, и, как показывает его пример, трансформация веры неизбежно ведет
к конфронтации с природой. Кантовская природа, создававшая все условия для
исторического прогресса, не рассчитала степень совместимой с жизнью
неуживчивости людей. Конфликт, доведенный до точки распада абсолютного духа,
когда не остается ни надежды, ни ответов на вопросы авторитетного консультанта
по делам веры, ни первобытного инстинкта выживать любой ценой – это полное
фиаско природы.
В финале картины зритель узнает, чего
добился Бобби Сэндс – «умерло еще 9
человек, в ходе «одеяльного» и «грязного» протестов членами вооруженных
формирований было убито 16 работников тюрьмы, в последующие дни и месяцы
британское правительство фактически выполнило все требования заключенных,
однако формально не признало их политический статус». Бескомпромиссная
«железная леди» Маргарет Тэтчер все-таки пошла на уступки, но стены казематов
вряд ли от этого стали менее холодными, а жизнь в них более радостной. В этой
истории много формального – формальная религия, формальные уступки, формальное
перемирие по состоянию на наши дни, но прежде всего формальная бальзамированная
жизнь, о которой писал Ницше: «Когда
чувства народа делаются настолько грубыми, когда история служит минувшей жизни
так, что подрывает дальнейшую жизнь и в особенности высшие ее формы, когда
историческое чувство народа не сохраняет, а бальзамирует жизнь − тогда дерево
умирает, и притом, вразрез с естественным порядком вещей, умирает постепенно,
начиная от вершины и кончая корнями, которые обыкновенно также в конце концов
погибают»[4]. Принципы,
за которые боролся Бобби, уже были деревом в процессе угасания, он отказался от
самого важного, что есть у человека, и остался в истории как символ
несостоятельности природы.
[1]
Гегель, Г. В. Ф. 1993: Лекции по философии истории. С. 57-79, 97-107.
[2]
Дильтей, В. 2004: Построение исторического мира в науках о духе. С. 115-122,
207-225, 303-315.
[3]
Семёнов, Ю. Семнадцать мгновений весны. Доступ
через интернет: http://bookz.ru/authors/semenov-ulian/17_mgnov1/page-14-17_mgnov1.html
[4]
Ницше, Ф. 1990: О пользе и вреде истории для жизни
