Язык
является ключевым аспектом гуманитарного знания. Посредством естественного
языка мы пытаемся донести до других людей свои мысли, идеи, желания и многое
другое, но доносим ли в полной мере? Или только создаем самоиллюзию? В рассказе
«Одиночество» герой Ги де Мопассана сетует: «Какая это пытка — постоянно соприкасаться с теми, кого нам не дано
понять!»[1],
так ли это? Пониманию одним человеком другого человека всегда препятствует
язык, будь то языковые барьеры у людей разных национальностей, или «общий» язык
представителей одной, с помощью которого нам удается донести друг до друга
только опосредованное содержание своих мыслей. На мой взгляд, одной из
главнейших проблем «наук о духе» является то, что чувства невозможно
транслировать с помощью слов, а, следовательно, наши попытки постичь природу
человека с помощью одних лишь текстов равноценны попыткам решить задачу из
высшей математики, не имея даже базовых знаний по этому предмету.
В
своей работе Джордж Стайнер размышляет об «универсальных языках» - языках,
способных транслировать то, что недоступно языкам естественным. Один из его
универсальных языков – это музыка. Рассматриваемый фрагмент начинается со слов:
«We
do
speak
about
music»,
сразу же обозначая проблему: говоря о музыке, мы анализируем ее техническую
сторону, то, что имеет значение, но не затрагивает чувственный опыт. Особое внимание Стайнер уделяет двум понятиям: «meaning» и «sense», последнее в английском языке
имеет множество коннотаций, в числе которых «смысл», «ощущение», «разум»,
«чувство» и др., с учетом которых трудность для перевода представляет гипотеза
автора: «what
is
inexhaustibly meaningful may
also
be
senseless». Неисчерпаемо
значимое может быть бессмысленным и бесчувственным одновременно, в попытках объяснить что-либо мы обращаемся к
значению, абстрагируясь от ощущений, а значит уходим от смысла, поэтому
говорить о музыке – бессмысленно.
Отдельно
стоит упомянуть лебединую песню –
символ, смысл которого привычно интерпретируется с негативным оттенком. В
диалоге «Федон» Платон говорит о последнем дне жизни Сократа, когда тот
сравнивает себя с лебедем, перед смертью поющем свою самую прекрасную песню.
«Люди из-за собственного страха
перед смертью возводят напраслину и на лебедей, утверждая, что они якобы
оплакивают свою смерть и что скорбь вдохновляет их на предсмертную песнь. Им и
невдомек, … что ни одна птица не поет, когда страдает … хотя про них и
рассказывают, будто они поют, оплакивая свое горе. Но, по-моему, это выдумка …
Лебеди принадлежат Аполлону, и потому – вещие птицы – они провидят блага,
ожидающие их в Аиде, и поют, и радуются в этот последний свой день, как никогда
прежде».[2] Для философа последняя песня – это гимн
бессмертия души, в ее мелодии воплощается вся гармония бытия, которую, тем не
менее, легко разрушить неправильным истолкованием.
Еще
одним универсальным языком, по мнению Дж. Стайнера, является математика. Как и
музыка, этот язык не умеет лгать, даже в случае неправильного решения задачи
всегда есть верный ответ на нее. Однако со своей стороны я ставлю под сомнение
универсальность обоих языков – в случае с музыкой далеко не каждому человеку
дано ее сочинять, а в случае с математикой далеко не каждому дано решать
сложные задачи. Возникает вопрос: действительно ли эти языки можно считать
универсальными (общими) для всех и каждого? Пример с лебединой песней показывает,
что даже исконный чувственный смысл музыки может быть переосмыслен неправильно
и принят на веру большинством под воздействием естественных страхов, а числа не
могут ответить на все экзистенциальные вопросы.
Еще один фрагмент, требующий уточнения при переводе: «Is some transcendent
addiction to the useless implanted in handful of human beings (a
Mozart, a Gauss, a Capablanca)?». Я
думаю, что здесь Стайнер обозначает словом «useless» то, что он выше
определил, как «universal».
Возможно, попытки найти нечто объединяющее всех действительно бесполезны, и
люди, слушающие одну и ту же музыкальную композицию, или играющие одну
шахматную партию, так и останутся не
поняты друг другом. Я люблю музыку и интересуюсь математикой, но я не чувствую, что они делают меня ближе к
другим людям, скорее к себе, и в этом я вижу основной смысл «универсальных языков» - познание себя.
Дж.
Стайнер приходит к интересным выводам, которые я разделяю. Во-первых, «to learn a language is to expand incommensurably the parochialism of the self»,
я согласна с тем, что Вавилонская башня была благословением для человечества.
Каждый естественный язык создает свой собственный мир, постичь который возможно
только изучая этот язык. Принимая во внимание гипотезу о лингвистическом
детерминизме, о том, что наше мышление определяется нашим языком, изучая другие
языки, мы, тем самым, расширяем эту узость собственного мышления, снимаем шоры
с глаз. Но прежде всего, изучая языки, мы приближаемся к пониманию других
людей: познать природу языка, будь то «грубый реализм» английского, или
«бытийственность» русского, значит стать чуть ближе к его носителям – это
особенно актуально в современном мультикультурном мире. Второй важный вывод: язык философии должен
быть литературным языком. Ни один искусственный язык не способен передать опыт
человеческого существования, максимально насколько
это возможно таким потенциалом обладает только литература, а философия в
данном контексте, по меткому определению Дж. Стайнера является «поэмой
интеллекта».
Комментариев нет:
Отправить комментарий