Эссе: Политическое кино: искусство манипулирования?

Введение

           Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас    являются кино и цирк – В.И. Ленин

Adolf Hitler & Leni Riefenstahl

Кино, являясь относительно молодым видом искусства, практически с момента своего возникновения было интегрировано в политическую сферу жизни общества и стало использоваться в качестве идеологического оружия. Сергей Эйзенштейн и Всеволод Пудовкин в СССР, Фриц Ланг и Лени Рифеншталь в Германии, Чарли Чаплин в США – в настоящее время лучшие картины этих создателей составляют золотой фонд мирового кинематографа, но в начале ХХ века в военные и межвоенные годы они становились мишенью для цензуры государств противоборствующих блоков. В частности, советские фильмы «Стачка» (1924), «Броненосец Потемкин» (1925) и «Мать» (1926) были запрещены к показу Британским Советом Киноцензуры как подрывные[1], а предупредительный кинозалп Чарли Чаплина «Великим диктатором» (1940), предостерегающий от надвигающейся страшной беды, не был услышан в Японии по причине его антифашистского характера[2]. 

Цензура нередко выступала в роли агента спецслужб, призванного выявить и изолировать «неблагонадежных элементов» от общества, и в случае с кино до появления и повсеместного распространения всемирной сети эта задача была целиком выполнима. Так чем же является политическое кино и в чем заключается его подрывная сила и «неблагонадежность», волнующие и по сей день «агентов национальной безопасности» государств, чьи законодательства скептично насмехаются над свободой слова? На мой взгляд, основной отличительной чертой этого жанра является его свойство делить зрителей на идейно конфронтирующие лагеря: для капиталистов очевидна угроза кино социалистического толка, истеблишмент стоящий во главе недемократичных режимов не станет мириться с оппозиционным кино, а вольная трактовка Священного Писания не может не вызвать прений между сторонниками и противниками такого прочтения. Однако данная трактовка охватывает обширнейший кинематографический пласт, а мне бы хотелось в своей работе сфокусироваться непосредственно на фильмах обладающих наибольшим потенциалом к манипулированию своей аудиторией, то есть определяющих ее качественный и количественный состав не до, а после просмотра. 

К примеру, пропаганда нацизма в картине «Триумф воли» (1935) еще в процессе прочтения синопсиса четко распределит зрительские сегменты на правый и левый, а места в партере займут политически нейтральные ценители художественной составляющей, интересующиеся историей глобалисты и прочие заинтересованные, но не предвзятые группы лиц. А тем временем, с фильмами, заявляющими о «пересмотре событий» или «свежем взгляде» дела обстоят несколько сложнее – именно художественная составляющая, образы и символы, задействованные в них, могут стать подоплекой для брожения зрителей между идейными лагерями. Таким образом, основная задача моего эссе попытаться понять, чем оправданно такое брожение, а также выяснить всегда ли цели создателей политического кино оправдывают их средства.

Обличающее кино: кто прав, а кто виноват

«Нам было грустно. Мы не видели фильма, о котором мечтали. Всеобъемлющего фильма, который каждый из нас носит в себе. Фильма, который мы хотели бы снять. Или тайно в душе, хотели бы прожить» -(Masculin féminin, 1966)»

Кинематографисты, снимающие фильмы о политике, не реже самых политиков сталкиваются с философско-этической проблемой «грязных рук», когда приходится поступиться моральными нормами ради благого дела, либо чтобы предупредить крупные неприятности[3]. Каковы же границы этих «моральных норм» и есть ли черта, которую нельзя переходить? Пожалуй, самой очевидной ватерлинией тут может быть «золотое правило нравственности» - «(Не) Поступай по отношению к другим так, как ты (не) хотел бы, что бы они поступали по отношению к тебе»[4]. Однако и у политиков и у деятелей кино, как правило, есть иммунитет к преступлению этого правила – спроецировать желаемый эффект своих действий на широкие массы реципиентов и спрогнозировать их реакцию задача слишком сложная, практически неразрешимая, гораздо проще инициировать эксперимент, а по части экспериментов кинематографисты находятся в куда более выигрышном положении, чем политики – они не уполномочены отвечать за последствия. 

Но вернемся к кино, которое я охарактеризовала как «обличающее». К иконографическим адептам данного поджанра по ту сторону Атлантики можно отнести Майкла Мура – режиссера левого блока, не боящегося входить в лепрозорий американского капитализма без защитного костюма, в каждом своем фильме постулирующего евангельскую истину: «Блаженны нищие, горе богатым». Мур всегда балансирует между любовью к Родине и отвращением к тем, кто портит ее реноме, он устраивает показные порки самым неприглядным реалиям американской жизни и знает, какой должна быть пунктуация в «казнить нельзя помиловать» применимо к каждому отдельному эпизоду. И это тот случай, когда авторская пунктуация совпадает с пунктуацией, принимаемой демократическим большинством, при условии, что демократическое большинство вспомнит о своем праве голоса. 

Тем не менее, даже такой именитый и, безусловно, одаренный режиссер как Майкл Мур не может обойтись без уловок и хитрых манипуляций, которые делают его картины убедительнее. Допустимы ли в документальном кино подобные приемы или нет, вопрос, скорее, из области этики честных журналистов, но специфика кино диктует свои правила, требующие зрелищности, «шоковости» и сенсационности, в первую очередь для привлечения большего количества зрителей, и, соответственно, больших кассовых сборов. Как будущий журналист, я осуждаю подтасовку фактов при вынесении приговора заранее обреченной жертве, и все же, если говорить о главном обвиняемом Майкла Мура – Великой Американской мечте, то официальный список ее преступлений впечатляет и без подтасовки улик против нее. В своих фильмах Мур часто ссылается на страх как универсальный инструмент политических манипуляций с электоратом, режиссер обличает нечистый на руку истеблишмент, но сам не брезгует брать на вооружение некоторые приемы, которые используют его оппоненты. 

Страх и отвращение, воспетые великим американским гонзо-журналистом Хантером С. Томпсоном, − это движущие силы эмоционального воздействия на политически неграмотную публику. Их обличают, но их же эксплуатируют как те, кто вынужден манипулировать людьми профессионально, так и те, кто добровольно вызывается ограждать «простых людей» от недоброкачественных политиков. Однако существуют и иные, более тонкие способы кинематографической коммуникации с аудиторией, правда, аудитория не всегда бывает готова к подобным откровениям.

Переходя от документального кино к художественному, сразу хочется отметить тот факт, что у создателей последнего в рукавах оказывается припрятано побольше козырей – правдивый вымысел может стать гораздо действеннее подтасованной правды. В пример я приведу два фильма, относящиеся к разным жанрам, рассчитанные на разную аудиторию и снятые в разное время, но одинаково тонко прочувствовавшие ряд аспектов политических и социальных универсалий общества. 

The Holy Mountain

Первый фильм – это «высоколобый» арт-хаус мексиканского режиссера Алехандро Ходоровски «Священная гора» (The Holy Mountain) 1973 года. Картина продолжает животрепещущую для многих кинематографистов и писателей тему возвращения Христа на бренную землю (в 1968-м был экранизирован роман Ф. Достоевского «Братья Карамазовы», а позже, в 1988-м роман Н. Казандзакиса «Последнее искушение Христа»). Иисуса в фильме зовут Вор, он попадает в царство всех мыслимых человеческих пороков, где таинственный Алхимик знакомит его с эталонными представителями рода – дельцами и политиками: «Они такие же воры, как ты»[5]. Кто-то из них производит игрушки войны (war toys) и объясняет, что к войнам нужно готовиться загодя, с младых ногтей подтачивая в подрастающем поколении ненависть к будущему врагу через слабительное с примесью вражеской крови, комиксы, в которых супергерои расправляются с врагом и т.д.; кто-то владеет галереей концептуального искусства, где шедевры пишутся человеческими ягодицами; а кто-то реализует проект под лозунгом «Свобода. Без семьи, без дома, в городе свободных людей», «дома» в этом городе представляют собой многоуровневые каркасы с ячейками для гробов – лучшее место для отдыха свободного рабочего класса. Все эти люди, вместе с Вором отправляются вслед за Алхимиком на Священную гору в поисках вечной жизни. Вора там ожидает проститутка, гуру напутствует пару словами: «Достичь вечности через любовь − вот ваша задача». Остальные ученики, освободившись от масок, которые они носили в своих прежних воплощениях, условно перерождаются и уходят в туман, ведомые мудростью гуру:  «Мы − мечты, образы, кадры. Мы не должны сидеть здесь узниками. Мы уничтожим эту иллюзию. Прощай, Священная гора. Нас ждет настоящая жизнь». Таким образом, в своем фильме А. Ходоровски ломает каноны политических манипуляций, будучи верным адептом «кислотной» культуры он призывает зрителя отделить зерна от плевел – тленное от вечного и попытаться понять, что важнее, нужнее, правильнее – навязанные иллюзии или настоящая жизнь, какой бы туманной она ни была. Эту дилемму каждый зритель должен разрешить для себя сам.

Idiocracy

Следующий пример, фильм «Идиократия» (Idiocracy, 2006) от создателя «Бивиса и Батт-Хеда» Майкла Джанджа, можно отнести к жанру антиутопия, но в отличие от каноничных представителей этого жанра, таких как «1984» и «12 обезьян», данная картина задействует хорошо знакомый режиссеру арсенал приемов мэйнстримового кино, подавая, тем самым, изысканное блюдо в упаковке из «Макдоналдса». В картине Джанджа главный герой, ставший жертвой неудавшегося эксперимента американских спецслужб, оказывается на своей родине образца 2505-го года. Становится очевидно, что 500 лет назад что-то пошло «не так» и в результате соотечественники главного героя превратились в полных дегенератов, упоенно следящих за тем, как кому-то делают больно, наполняющих залы кинотеатров, в которых на экране на протяжении полутора часов демонстрируется чей-то статичный зад, и мотивирующих все свои действия неизменной формулой: «Я люблю деньги!». На мой взгляд, этот фильм гораздо правдивее и нужнее современным людям, чем «12 обезьян», не говоря уже о картинах, рисующих мрачное постапокалиптическое будущее мира в кулуарах метро по соседству с зомби. Для того чтобы превратить мир в труху и начать его возрождать в подземных катакомбах все-таки нужен интеллект, пусть и злой. Но для того чтобы сделать из великого государства «мультяшную» пародию на само себя, требуется всего лишь перестать читать книги и рисовать картины, природа не станет долго сопротивляться и запустит ускоренный процесс обратной эволюции. 

Жыве Беларусь!

От проблем, которые обличает западное политизированное кино, перейду к насущным проблемам, на которые делает ставку современное российское и беларуское кино. Приведу несколько примеров, и для начала картина Кшиштофа Лукашевича «Жыве Беларусь!» (2012). Сразу же отмечу, что в стремлении максимизировать свою нелояльность к беларуской действительности создатели фильма слишком «заигрались». Безусловно, проблемы «выбора без выбора», и прочих ограничений прав и свобод человека являются болезненными для беларусов и не только, к ним необходимо привлекать внимание, однако в запале обличительных порывов нельзя забывать о том, что всегда будет превыше негуманных режимов и людских страстей – Родина, как концепция отчего дома, беззаботного детства, всего хорошего, светлого и доброго, что связано с землей, на которой ты вырос. Поэтому, не оставить от Родины камня на камне, демонизировать всех живущих на родной земле людей, снимая фильм, полный безысходности и не дающий ни малейшего шанса надежде, на мой взгляд, − это предательство. Если основной процент политического кино склонен играть на человеческих чувствах страха и отвращения к конкретным проблемам внутри общества, то тут мы сталкиваемся с кино, которое самим своим появлением сигнализирует о проблеме совершенно иного характера – проблеме ненависти к Родине…

Другой пример взят из российского кино, фильмы «Утомленные солнцем 2: Предстояние» и «Утомленные солнцем 2: Цитадель» Никиты Михалкова. Министр культуры РФ Владимир Мединский, полагающий, что данные кинокартины в обязательном порядке должен увидеть каждый русский человек[6], написал в своей книге: «Видимо, в Америке уже нет вещей, над которыми нельзя глумиться. Но у нас – славу богу, еще остались. Память о Войне – из их числа»[7] − слова правильные, но жестоко лицемерные. Память о войне, о тех, вырвал победу ценой своей жизни, бесспорно, должна быть святой и является таковой для подавляющего большинства тех, кто к ней причастен. Тем не менее, в моду входит кино, обличающее скелеты в шкафу великой победы, стремящееся показать русский народ во всех его низменнейших качествах, словно иных качеств у него нет. Если бы Генрих Гиммлер снимал кино, ему не удалось бы состряпать более антирусские картины, чем «Предстояние» и «Цитадель». И вновь, мы сталкиваемся со случаем, когда пристальное внимание стоит обратить не на то о чем фильмы, а почему они были созданы, для кого? 

Проблемы политического кино на постсоветском пространстве заслуживают отдельного глубокого анализа, а в рамках данного эссе я подведу короткий итог своим наблюдениям. Длительная вынужденная изоляция и пресыщенность советской пропагандой не могли не наложить свой отпечаток на то, чем стало кино стран бывшего СССР сегодня. Жажда вкусить манящий, идеологически порочный гамбургер вылилась в культ гамбургера, когда кусать стало можно. Вместе с тем, все невысказанные обиды и претензии были накоплены в такой концентрации, что она серной кислотой разъела то благородное и незыблемое, чем испокон веков славились братья славяне – неистовая любовь к Родине, отождествление ее с матерью. И все же, особая специфика постсоветского политического кино,  работая по принципу работяг, штурмующих неприступную цитадель с черенками от лопат наперевес, наталкивается на особую специфику локальных зрительских ментальностей, не падких на дешевые провокации, о чем свидетельствуют низкие рейтинги такого кино на кинопорталах. Для меня это означает только одно, как бы банально это не звучало – любовь побеждает.

Заключение

Clockwork Orange

Итак, в начале своего эссе я планировала попытаться разобраться в механизмах воздействия политического кино на зрительскую аудиторию. У меня не вызывает сомнений тот факт, что конъюнктурный кинематограф, то есть кинематограф, паразитирующий на актуальных проблемах общества, но не предлагающий конкретных решений и в целом вводящий зрителей в заблуждение относительно текущей действительности, оправдан хотя бы тем, что он вызывает живую реакцию у грамотной, мыслящей части общества, способной трансформировать грубо исполненную подачу в плодотворный дискурс. Однако не стоит забывать и об особо впечатлительной, не слишком разборчивой части общества – толпе, именно ее имел в виду В.И. Ленин, когда писал эти строки: «Пока народ безграмотен, из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк». Толпе нужны сенсации, нужны красноречивые обличители, и тут уже ответственность тяжким грузом ложится на деятелей политического кино – на их совести может оказаться внушительный лагерь адептов культа гамбургера, но с другой стороны они же могут и спровоцировать массовое бегство из этого лагеря в лагерь интеллектуалов, за политическим убежищем. Даже единичные случаи таких «побегов из курятника» делают этих кинематографистов героями в моих глазах. Героями, чьи цели, бесспорно, оправдывают средства. 

В заключение хочется отметить, что настоящее политическое кино – это не столько искусство манипулирования, сколько искусство убеждения сделать выбор. И в этом большая заслуга такого кино, косвенное или навязчивое, напоминание о том, что выбор есть всегда должно быть краеугольным камнем этого жанра. А фильмы манипулятивного характера – претендующие на то, чтобы сделать выбор за зрителя, являются, скорее, бесперспективным исключением из правила.

---

[1] Political Film. Доступ через интернет: http://www.screenonline.org.uk/film/id/976967/

[2] Дон Б. Соува. 125 запрещённых фильмов: Цензурная история мирового кинематографа. Доступ через интернет: http://books.imhonet.ru/element/370076/links/

[3] The Problem of Dirty Hands. Доступ через интернет: http://plato.stanford.edu/entries/dirty-hands/

[4] Моральная норма. Доступ через интернет: http://metathrone.com/Moraljnaya-norma.html

[5] Цитата из фильма «Священная гора» (1973). Доступ через интернет: http://www.youtube.com/watch?v=S2FfkgvKntI

[6]Владимир Мединский про Утомленные солнцем-2.  Доступ через интернет: http://www.youtube.com/watch?v=gYNTDY8P5Lw

[7] Мединский, В. Война. Мифы СССР 1939-1945. Доступ через интернет: http://lib.rus.ec/b/390273

Вспоминая моих грустных мыслешлюх

Складывать свои рукописи "в стол" определенно не в моих привычках, хотя некоторым вещам, да что там некоторым - всем, стоит дать время отлежаться, чтобы впоследствии подвергнуть их принудительной редактуре. Без редактуры, написанное здесь и сейчас на одном душевном порыве - это чистая гонзо-журналистика, я еще до такой высоты мастерства не доросла - стремлюсь к ней. Хотя... пожалуй, однажды я сделала вполне достойный рывок, дело было в 2011-м, когда я решила поступить в ЕГУ и как-раз на офсайте на глаза попалось объявление о конкурсе "Интеллектуальный марафон", до дедлайна времени было достаточно, поэтому первое эссе для заочного этапа я писала долго, со смаком, переписывала и редактировала от души, а вот когда пригласили в "Пропилеи" писать очно - там пришлось выжать из себя "be here now" по максимуму. Если верить результату - диплому первой степени, то получилось неплохо, но копии той рукописи у меня не сохранилось, помню только, что писала о проблемах цензуры - одна из любимых тем, а за прошедшие пару лет пищи для размышлений поднакопилось еще солиднее, чем было на тот момент. 

Вот, например, попадалась мне в этом году неоднократно статья о чиновниках из Бьёркландии, которые решили, что в стране уже "не жизнь, а какой-то онанизм", и таки дерзнули толкнуть законопроект о тотальном запрете порно, судя по тому, что сиквела к этой новости я так и не увидела, предположительно инициатива поддержки не получила. Забавно, что эта история имела место спустя 20 лет после фильма "Содома Рейкьявик", в котором местный неорганизованный криминалитет планировал снять "первое в Исландии порно" - как в воду глядели. 

Правда и цензура

А в целом, мне кажется, что у наших больших братьев цензоров нет другой радости, кроме

сугубо идейного мацания сисек правды - после таких клиентов к ней уже и не подступишься - побрезгуешь, видимо на то и рассчитывают. И, тем не менее, далеко не все такие нежные, всегда найдутся смельчаки-правозащитники, которые аки банда рукоблудов в хорошем фильме Джона Уотерса "Безумный Сесил Б." встанут грудью и кое-чем еще на защиту своей любимой дивы - от меня им поклон, ибо "право должно существовать независимо от его исполнения" (правда по Майклу Конноли ("Внутри себя я танцую")).

"Право" и "правда" - это родственные понятия во всех известных мне языках, но если их объединить получается какой-то глумливый оксюморон - мне это не нравится, поэтому я не люблю цензоров законодателей реверсивной этимологии, новояза по-нашему, по-оруэлловски.

 

Собственно на этом преамбула и кончилась. Я всего-лишь хотела запостить то самое эссе для

"Интеллектуального марафона", когда я его перечитывала спустя два года мне захотелось закатить глаза поглубже, чтобы увидеть откуда во мне берется столько пафоса.

Что значит быть европейцем?

«Europe does not exist, Europe is everything» – с этих слов, написанных на школьной доске, начиналась короткометражка датчанина Кристоффера Бое из цикла «Образы Европы», к которому я обратилась, чтобы с помощью режиссеров из стран-членов ЕС добавить недостающие части к «евромозаике» – моему мысленному образу Европы. Несмотря на парадоксальность высказывания, я нахожу в нем ключ к трактовке своего представления о том, что для меня значит быть европейцем, но для начала я бы хотела поговорить о европейском искусстве. Литература, кино и музыка – это основные источники информации для меня, поскольку в них точнее всего отражаются окружающие реалии. Людям искусства присуща необыкновенная проницательность, благодаря которой мы имеем возможность оценить те или иные события под разными ракурсами, как кадры с обложек альбома «In Through the Out Door» группы Led Zeppelin, на которых показан человек, сидящий за барной стойкой, глазами каждого из окружающих его незнакомцев. Таким образом, исследуя панорамную картину, сложенную из фактов освещаемых СМИ и их художественной интерпретации, я открываю для себя теневые стороны проблем, касающихся общества, в котором я живу, а соответственно и меня лично.

Основной проблемой, поднимаемой в современном европейском обществе, является мультикультурность. Эта тема все чаще освещается в литературе и начинает волновать кинематографистов, правда, в сумбурных волнениях последних труднее разобраться. Отдельно отмечу британский фильм «Четыре Льва», в котором показаны члены социальных групп, встречающихся практически в любой европейской стране: иммигрант, не принимающий законов, традиций и культуры новой страны; иммигрант, соблюдающий законы, уважающий традиции и культуру жителей новой страны, сохраняя при этом свою  национальную идентичность; иммигрант, полностью ассимилировавшийся в новом обществе; коренной житель, полностью ассимилировавшийся в обществе иммигрантов; и, наконец, истеблишмент со своеобразным понятием о справедливости. Говоря образно, все эти люди, находясь под одним колпаком, становятся ингредиентами для взрывоопасной смеси. Иными словами, в многонациональном обществе, где вынуждены сосуществовать представители разных религий, преследующие разные интересы, придерживающиеся разных традиций, неминуемо назреет конфликт, ведущий от мелких беспорядков к крупному террору. В политических верхах ЕС уже открыто обсуждается несостоятельность идеи мультикультурализма. Отрадно, что эта проблема поднята почти вовремя, пока в европейском обществе, подобно аквариуму, в котором ставится какой-то дикий эксперимент на сочетаемость не сочетаемых видов рыб, не начался процесс истребления тех, у кого хищнический инстинкт не предусмотрен природой. Можно и дальше продолжать проводить подобные аналогии, но я остановлюсь на том, что ключевым словом в каждой из них является опасность. Предчувствие опасности рождает тревогу, а за ней страх того, что спустившись в метро, садясь в поезд, самолет, или просто находясь в людном месте, что-то может произойти. И страх этот не беспочвенен – слишком частыми становятся сообщения о новых терактах. Такие мысли приходят ко мне, поскольку, будучи простым обывателем, не вовлеченным в какие-либо радикальные группировки, я осознаю собственную уязвимость перед ними. Агрессия шовинистов, пропагандирующих исключительность своей нации, провоцирует встречную агрессию национальных меньшинств, а под их перекрестный огонь попадают мирные люди. Европейская мультикультурность сеяла зерна толерантности, а пожинает плоды варварских идеологий, выросших на почве невежества.

На жизненном этапе, когда учишься отделять зерна от плевел, я приобрела навыки чтения газет с субтитрами, полезные в моей родной Беларуси, а также иммунитет к приспособленческой журналистике. Свобода, в частности свобода слова, для меня является одним из символов Европы, наряду с демократией и правами человека. У себя на родине, в географическом центре Европы, я не нахожу ни одно из ее символов, но все же считаю себя европейкой, я бы не писала эти строки, если бы не была ею, политический курс – это переменная, главные символы и ценности, хранимые в душе, – константа.   Возвращаясь к журналистике, хочу отдать должное тем авторам, кого можно читать без вспомогательных источников, готовым бесстрашно завести разговор на «неудобные» темы, без вуали политкорректности и без лицемерия. Одной из них была итальянка Ориана Фаллачи, после трагедии 11 сентября написавшая книгу «Ярость и Гордость». Для меня эта книга в первую очередь образец патриотизма, искренней любви ко всему родному, тому, с чем неразрывно связан человек. Когда мир в твоем доме, на твоей земле, пытаются нарушить, будь то недемократичный режим, или осквернение памятников искусства, или активное насаждение чужой веры, возникает естественное стремление защититься. Защитный инструмент писателей – это их слово, и тут встает вопрос этики: как не перейти границу суровой интеллектуальной обороны, за которой начинается нравственный вандализм?  Я думаю, называя все своими именами, эту границу не перейдешь, даже если люди, не привыкшие к подобной откровенности, сочтут, что она была многократно нарушена. Фаллачи писала о своей родине с позиции ностальгирующего странника, редко бывающего дома, желающего по возвращении увидеть знакомые лица, улицы, деревья, но там провели евроремонт, все стало другим. Как приспособиться к новым интерьерам? Нужно ли стремиться соответствовать им, меняя что-то в себе, или стать их антикварной деталью? Каждый выберет то, что ближе ему, но, я думаю, Европа никогда не откажется от бесценного антиквариата – своих символов, в условиях глобализации, большого ремонта, подчиненного новым стандартам, они всегда будут связующей с домом нитью.

Умберто Эко в одной из своих работ высказал предположение о будущем Европы, приведя в пример Нью-Йорк, опровергающий теорию «плавильного котла». Действительно, вот оно, доказательство возможности добрососедского сосуществования представителей множества культур, объединенных одними на всех законами и универсальным языком общения. Применительно к Европе такая политика может и должна внедряться постепенно, вследствие факта неизбежной массовой миграции, необходимо создавать условия для адаптации людей на новых местах, оставляя за ними их культурное наследие и приходя к компромиссу с коренным населением. Толерантность – это врожденное качество, взрослому человеку, приверженцу консервативных традиций, её привить практически невозможно, но с ней вырастут новые поколения. Сборник короткометражек «Образы Европы» завершает фильм Мигеля Эрмосо «Наши Дети», в котором показана общественная школа в Коста дель Соль, где обучаются дети выходцев из многих европейских стран. Они легко преодолевают языковой барьер, находят общие интересы, в их беспечном возрасте это так легко, я уверена, что даже когда пройдут годы и их пути разойдутся, они останутся одной дружной семьей, и всегда будут жить в мире.

Для меня, Европа, которой не существует, - это отождествление её с организмом, находящимся на грани нервного срыва, раздраженным, измотанным своими страхами, вздрагивающим при каждом шорохе, неспособным адекватно воспринимать себя. Европа, какой я ее воспринимаю, – это всё, что формирует мое мировоззрение, все символы, в которые я верю. Разглядывая «евромозаику», кажется, что это только эскиз, эскиз будущего шедевра, требующего долгой и кропотливой работы. Быть европейцем, значит быть причастным к созданию шедевра.